После войны, после Дахау он поклялся, что никого больше не убьет, ну разве что в безвыходной ситуации. Если на него будет нацелен пистолет. Только тогда.

Еще одной смерти он не выдержит. Не переживет.

Она снова потянулась к пистолету (глаза сделались еще ярче), и снова он убрал ее руку.

Он бросил взгляд в сторону берега — тела аккуратно сложены рядком, плечо к плечу.

Он вытащил пистолет из кобуры. И показал ей.

Закусив губу, она кивнула ему сквозь слезы. Потом подняла взгляд кверху и сказала:

— Мы сделаем вид, что они с нами. Мы искупаем их в ванне, Эндрю.

Он приставил пистолет к ее животу, рука дрожала, губы дрожали, и он сказал:

— Я люблю тебя, Долорес.

Но даже в эту минуту, когда дуло упиралось в ее живот, он был уверен, что не сделает этого.

Она опустила взгляд, словно удивляясь тому, что она еще здесь и он рядом.

— Я тебя тоже люблю. Очень. Я тебя люблю, как…

Тут он нажал на спуск. Из ее глаз брызнул звук выстрела, а изо рта воздух; глядя ему в глаза, она заткнула пулевое отверстие одной рукой, а другой схватила его за волосы.

И пока из нее уходила жизнь, он прижимал ее к себе, а она обмякла в его объятиях, и так он долго ее держал, выплакивая слова роковой любви в ее старое выцветшее платье.

Сидя в темноте, сначала он учуял сигаретный запах и лишь потом разглядел тлеющий уголек — это Шин сделал затяжку, разглядывая его в упор.

Он сидел на кровати и плакал, не в силах остановиться и повторяя снова и снова:

— Рейчел, Рейчел, Рейчел.

Он видел ее обращенные к небу глаза, ее летящие волосы.

Когда его перестало трясти и слезы высохли, Шин спросил:

— О какой Рейчел вы вспоминали?

— Рейчел Лэддис, — ответил он.

— А вы тогда?..

— Эндрю, — сказал он. — Я Эндрю Лэддис.

Шин включил маленький свет, и по другую сторону решетки обнаружились Коули с охранником. Охранник стоял спиной, зато Коули, держась за железные прутья, внимательно следил за происходящим.

— Что привело вас сюда?

Он взял из рук Шина носовой платок и вытер лицо.

— Что привело вас сюда? — повторил свой вопрос Шин.

— Я застрелил свою жену.

— Почему вы это сделали?

— Потому что она убила наших детей и хотела покоя.

— Вы федеральный пристав? — спросил Шин.

— Сейчас нет. Был когда-то.

— Давно вы находитесь здесь?

— С третьего мая пятьдесят второго года.

— Кто была Рейчел?

— Моя дочь. Ей было четыре года.

— А кто сейчас Рейчел Соландо?

— Ее не существует. Я ее выдумал.

— Зачем?

Тедди покачал головой.

— Зачем? — повторил свой вопрос Шин.

— Я не знаю, я не знаю…

— Вы знаете, Эндрю. Скажите мне, зачем?

— Не могу.

— Можете.

Тедди обхватил голову руками и начал раскачиваться взад-вперед.

— Не заставляйте меня говорить это вслух. Пожалуйста, доктор. Ну пожалуйста.

Коули еще крепче вцепился в железные прутья.

— Я должен это услышать, Эндрю.

Он посмотрел на главврача сквозь решетку с одним желанием — броситься на него и укусить за нос.

— Я… — начал он и остановился. Он прочистил горло и сплюнул на пол. — Я не могу смириться с тем, что позволил жене убить моих деток. Я игнорировал все знаки. Я отгонял от себя неприятные мысли. Я не повел ее к врачам, и поэтому их смерть на моей совести.

— И?

— И это не умещается в моей голове. Я не могу с этим жить.

— Но вы должны. Вы же понимаете.

Тедди кивнул. Он подтянул колени к груди.

Шин бросил взгляд через плечо на Коули, прилипшего к решетке. Главврач закурил. Он неотрывно наблюдал за Тедди.

— Вот чего я боюсь, Эндрю, — заговорил он. — Мы все это уже проходили. Девять месяцев назад — точно такой же прорыв. А затем наступил регресс. Довольно быстро.

— Мне жаль, что так получилось.

— Приятно это слышать, — сказал Коули, — но ваши извинения к делу не пришьешь. Я должен твердо знать, что вы согласились с реальностью. Мы не можем себе позволить еще один регресс, ни вы, ни я.

Тедди взглянул на Коули, исхудавшего человека с мешками под глазами. Этот человек — его спаситель. Возможно, его единственный друг.

Он увидел, как звук выстрела отразился в глазах жены, снова ощутил мокрые кисти мальчиков, сложенные у них на груди, увидел прядку волос, которую он убрал указательным пальцем с лица дочки.

— Регресса не будет, — сказал он. — Меня зовут Эндрю Лэддис. Я убил свою жену Долорес весной пятьдесят второго года…

25

Комнату освещало солнце, когда он проснулся.

Он сел на постели и первым делом обратил взор к решетке, но ее не было. Обыкновенное окно, разве что низковатое, и тут же сообразил, что это он находится высоко, на верхней койке в комнате, которую еще недавно делил с Треем и Бибби.

Комната была пуста. Он спрыгнул на пол и открыл дверцу стенного шкафа; внутри висели его шмотки, выстиранные и выглаженные. Он оделся, подошел к окну и поставил ногу на подоконник, чтобы завязать шнурки. Выглянув в окно, он увидел во дворе пациентов, санитаров и охранников, примерно всех поровну; одни прогуливались перед зданием больницы, другие завершали уборку территории, третьи обрабатывали розовые кусты, а точнее, то, что от них осталось.

Завязывая шнурки на втором ботинке, он присмотрелся к рукам. Никакого тремора. Зрение ясное, как в далеком детстве. И голова в порядке.

Он спустился по лестнице и вышел на территорию. В крытом переходе он разминулся с сестрой Марино, которая ему улыбнулась.

— Доброе утро, — сказала она.

— Какое утро! — откликнулся он.

— Великолепное. По-моему, этот ураган навсегда унес наше лето.

Опершись на перила, он обратил взор к небу, голубому, как глаза младенца. В воздухе была разлита свежесть, которой не хватало с июня месяца.

— Хорошего вам дня.

Сестра Марино уходила по переходу, и он подумал: мне нравится следить за тем, как раскачиваются ее бедра, а это верный признак выздоровления.

Он вышел на территорию. Несколько санитаров, свободных от дежурства, перекидывались мячом. Они ему помахали:

— Доброе утро!

— Доброе! — сказал он и тоже помахал им рукой.

Донесся гудок парома, подходящего к пристани. Посреди лужайки разговаривали Коули и смотритель больницы. Они кивнули ему издалека, он ответил им кивком.

Он сел с краю на ступеньки и окинул взглядом территорию. Давно он так хорошо себя не чувствовал.

— Держи.

Он взял предложенную сигарету, потянулся к протянутой зажигалке и прикурил, после чего крышка «зиппо» захлопнулась.

— Как поживаешь?

— Хорошо. А ты?

Тедди втянул в легкие сигаретный дым.

— Не жалуюсь.

Он заметил, что Коули и смотритель поглядывают в их сторону.

— Интересно, что за книжицу таскает с собой смотритель.

— Так ведь помрем и не узнаем.

— А жаль.

— Может, есть на земле вещи, которые нам лучше не знать. Как считаешь?

— Интересная мысль.

— Я стараюсь.

Он сделал очередную затяжку и обратил внимание на сладковатый привкус табака. Сигаретка была покрепче, чем его, это ощущалось даже гортанью.

— Что делаем дальше? — спросил он.

— Это ты мне скажи, босс.

Он улыбнулся Чаку. Они вдвоем сидят на ступеньках под утренним солнышком и непринужденно болтают, как будто все нормально в этом лучшем из миров.

— Линять надо отсюда, — сказал Тедди. — Пора двигать домой.

Чак покивал:

— Я так и думал, что ты это скажешь.

— Есть идеи?

— Дай мне минутку на размышления.

Тедди кивнул и откинулся назад. Минутку он может себе позволить. И даже не одну. Он заметил, как Чак помотал головой и как Коули покивал в знак того, что все понял, после чего что-то сказал смотрителю, и они вдвоем направились в его сторону, а за ними четверо санитаров, один из них держал в руке белый сверток, завернутое в ткань что-то металлическое, сверкнувшее в солнечном луче.